Stratagema — cтратегия эффективности

Политика

Силовые упражнения

14.01.2013
Светлана Бабаева , Московские новости
Как отразится «детский закон» на настроениях в российской элите
Фото: Дмитрий Марков

Санкции за нарушение закона покоятся на следующих принципах: неотвратимость, соразмерность и справедливость. Эта триада правоотношений до недавнего времени определяла в значительной степени и modus operandi российского политического класса. Понимание того, как работают эти принципы и что будет, если им следовать или не следовать, составляло часть социального контракта элит. С конца прошлого года все начало меняться…

Рябь пошла

Неотвратимость изгнания из элиты приходит за нарушение неписаных — именно неписаных — правил лояльного сосуществования. В случае аккуратного следования им — почти гарантированное экономическое процветание, социальное и политическое долголетие. Масштабы «творчества», назовем это так, определяются принадлежностью к той или иной команде, чином, близостью к персоне и важностью занимаемой позиции. Соответственно, полезность и лояльность есть залог стабильности и перспектив. И это справедливо, во всяком случае в представлении правящего класса.

Такова была логика национального политического процесса, в большей или меньшей степени определяющая его функционирование на протяжении почти десятилетия — с наведения порядка в начале нулевых. Соответственно, и его участники строили свои планы, действия и карьеры на основе этого понимания.

Логика начала рушиться год назад. Однако поначалу она больше касалась других социальных прослоек, прежде вовсе не вовлеченных в политический процесс либо подстраивавшихся под действующую модель. Правящие классы беспокоились, раздражались, веселились, но принципы их существования оставались в целом незыблемы. Так принимались законодательные изменения по митингам и шествиям, некоммерческим организациям, финансированию из-за рубежа.

Для элит изменения начались с конца лета — начала осени. Процесс над Pussy Riot расколол общество, вызывал бури протеста и поддержки. Сторонники наказания имели свой набор аргументов: оскорблены чувства миллионов, нельзя оставить без внимания столь вызывающее хулиганство и т.д. Правы ли были одни или другие, сейчас речь не об этом. У каждой стороны была своя логика, основанная на ряде рациональных доводов. Их можно было принимать, отвергать, но они были. Элиты, конечно, были вовлечены в процесс, однако по большому счету это их не так сильно касалось — у них ведь не было в планах танцевать в храме, мечети или синагоге.

Был, однако, один момент, который вызвал неприятную оторопь, — мера наказания. Она выглядела вызывающе несоразмерной.

Легкая дрожь пробежала по элите. Однако дисперсные и эгоистичные в целом по своей натуре правящие прослойки обычно не примеряют на себя обстоятельства, не затрагивающие их впрямую, полагая, что неприятная в общем ситуация лично каждому — при соблюдении вышеупомянутых принципов — ничем не грозит. Оцепенение быстро прошло, хотя легкий осадок остался.

Волна набежала

Шагом, вызвавшим уже более серьезное беспокойство, стали инициативы, запрещающие владеть активами за рубежом.

Если с ценными бумагами вопросов особенно не возникло (хотя бы в силу того, что тот, кто уже дорос до уровня бумаг, всегда найдет им верную управляющую компанию), то возможный запрет на недвижимость вызвал реальное волнение.

А с учетом того, что кампания по «национализации элиты» путем запрета ей владеть активами там, сопровождалась громкими коррупционными разоблачениями, в правящих прослойках стало совсем неуютно.

Раздались первые явные голоса недовольных или как минимум ставящих под сомнение инициативы и задающихся, в общем, справедливым вопросом: а такими ли средствами нужно добиваться патриотизма? Почему все в России идет через запреты? Соразмерны ли санкции целям, которые провозглашаются? Сколь неотвратимо будет наказание для тех, кто окажется несоответствующим высокому званию патриота? На самом деле в основе этих сомнений лежала тщательно выстраиваемая годами стратегия по обустройству бизнеса, быта, жен, тещ, подруг, обучению там детей. Наконец, обретению — зачастую вполне законного и не столь уж пышного — желанного угла «в глухой провинции у моря», коли «выпало в империи родиться»… Тут понимание было единым и у элит, и у среднего класса.

В итоге дома разрешили оставить. Пока во всяком случае. Таким образом, неотвратимость удалось предотвратить, соразмерность поставить под сомнение, справедливость немного восстановилась.

Вал накрыл

Детский закон порушил все. Его неуместность была столь очевидна, что вызвала — едва не впервые за десятилетие — череду открытых протестов в элите. Однако неотвратимость заявленного шага была в свою очередь обозначена настолько явно, что вызвала недоумение в правящем классе. Главное, никто не мог объяснить причину такого напора. Контрмеры в ответ на американский «акт Магнитского» поддерживали многие, но даже среди самых ярых их сторонников никто не понимал, при чем тут дети. Ответ выглядел несправедливым, несоразмерным, но при этом на удивление неотвратимым. Сколько открытых, а больше невидимых глазу споров и гремучих бесед было проведено в последние числа декабря в кабинетах администрации, Думы и сената. Сколько телефонных звонков было сделано. Но воля была непреклонна. Более того, сила воли была такова, что ломали и гнули буквально по живому. Даже видавшая виды элита содрогнулась, потому что не привыкла к такому «обращению».

Источники говорят, что среди средств убеждения были задействованы самые разные аргументы. Кому-то напомнили о карьере, которую, дескать, глупо было бы разрушить самому себе на пике. Кому-то — об ответственности перед регионами: дескать, у губернатора вашего скоро выборы, а вы вот так безответственно по отношению к нему себя ведете. Кому-то сказали, что они подставляют старых товарищей. Кому-то пообещали и более светлую опцию: дескать, в течение наступившего года закон поправками либо замылят вовсе, либо преобразят до неузнаваемости.

«Зажмурься и проголосуй», — призывали одних. «Надень темные очки, выйди и скажи, что надо», — урезонивали других. Нервы, как говорят, сдавали даже у тех, кто и не подозревал, что у него еще остались какие-то нервы после стольких лет в политике…

Вдохнули, выдохнули, закрыли глаза, проголосовали.

Встают и вставать будут

Однако методы и средства, примененные к правящему классу в эти дни, повергли в шок даже самых последовательных сторонников курса. Прежде всего по причине того, что предмет, в отношении которого была задействована вся тяжелая артиллерия, выглядит, по их мнению, до нелепости не соответствующим ни задачам, ни изначальной идее, ни просто здравому смыслу. За этим не просматривается никакого рационального объяснения. Два главных вопроса, которые повисли в воздухе: зачем так давить, ради чего? И если так «убеждают» сейчас, то чего ожидать дальше? И по какому следующему поводу такое может произойти?

«Одним из главных последствий я бы назвал то, что элита так и не поняла, зачем все это было сделано, — говорит политолог Евгений Минченко. — Когда линия понятна — это одно. Как, скажем, когда отменяли выборы губернаторов. С подходом можно было спорить или соглашаться, но было ясно: строится вертикаль власти, губернаторов превращают в назначенцев-менеджеров. Какова генеральная линия сейчас, непонятно. По меньшей мере ее логику не довели до политического класса. Соответственно, это влечет одно опасное последствие — дезориентацию элит. Сказали бы: мы строим государство по типу Чили времен Пиночета или Сингапура по модели Ли Куан Ю, и в этих рамках мы дисциплинируем национальные элиты плюс минимизируем возможное внешнее давление. Однако этого не происходит.

Была провозглашена непримиримая борьба с коррупцией. Последовали громкие дела и отставки, однако этим борьба с коррупцией вроде как и завершилась. Фактически открыто задекларировали формулу «православие–самодержавие–народность». Только двинулись к животворящему кресту, и тут все завершилось. Единая, понятная линия все время подменяется ситуативными кампаниями».

В элите впервые появились признаки фронды — это можно было констатировать к исходу года. Но чем это чревато и чревато ли? На сей счет эксперты почти едины: недовольство будет сохраняться, может даже нарастать в случае последующих непонятных им инициатив, но кризиса не произойдет — правящий класс призвали к порядку, и он подчинится.

«То, что было проделано, было ориентировано прежде всего на элиту — ей напомнили, кто в доме главный, — полагает политолог Алексей Макаркин. —После послаблений, данных по владению активами за рубежом, потребовалось вновь сплотить правящий класс как через метод принуждения-убеждения, так и через разделение ответственности: не нравится? А все равно проголосуете! Для Кремля сегодня самое важное, что все проголосовали «за». То есть всем показано: получалось раньше — получится и сейчас. Конечно, это вызвало недовольство и негативные эмоции, тут же осторожно появилась поправка Шлегеля. Да, в элите растет внутреннее раздражение, но властям сегодня все это не очень интересно, главная задача выполнена — согнули. На недовольство в элите Кремль смотрит очень спокойно. Там понимают: у всех есть свои интересы. Вспомните, сколько было недовольства, когда возвращали гимн Александрова. Сколько говорили: ах, это возвращение сталинского гимна, ах, мы никогда не встанем при его исполнении. И что? Встают как миленькие!

Так будет продолжаться до тех пор, пока не упадут цены на нефть. Политические настроения сегодня обуславливает экономический детерминизм. Все будут осторожно блюсти свои интересы, пока ситуация не начнет разваливаться. Но вот если начнет — припомнят все».

Пределы лояльности и границы дозволенности

Вместе с тем социальный контракт, сколь угодно кургузый и странный с точки зрения англо-франкских «отцов-основателей», но соблюдавшийся в России на протяжении лет, размыт. Его старые принципы более не применяются или применяются избирательно, а новые либо не определены вовсе, либо подбираются ad hoc, под каждый отдельный случай в зависимости от его характера и угрозы, которая от него исходит, или, что чаще, от того, как эта угроза видится сверху.

Ситуация приближается к той опасной черте, за которой крайне трудно предсказать как логику последующих шагов власти, так и ответную реакцию на них со стороны и элит, и других прослоек общества. Понятна лишь общая логика: столкнувшись с силой, правящий класс, как правило, удивляется, пугается и отступает. Затем, сгруппировавшись, восполняет свои «страдания» в тройном объеме. Следуют новые контрмеры с целью реставрации сплоченности социума. Или, напротив, с целью дробления общества на кластеры благонадежных, а значит, поощряемых, и недовольных, требующих усмирения. Однако это не отвечает на вопрос, какие конкретно формы может принять тот или иной выпад и последующие санкции за него, а следовательно, нет понимания, как себя вести и где кончаются те самые пределы лояльности и границы дозволенности.

«Пока элиты скорее будут гнуться, — предполагает Евгений Минченко. — Но и у любого прогиба есть свои ограничения. Я говорил с депутатами: ужесточение ответственности на митингах, ограничения на НКО — не было такой реакции. А вот про детей, что называется, зацепило… Все будет зависеть от того, последуют ли новые неадекватные предложения от власти».

По мнению экспертов, перспективу развития ситуации в России определяют три основных обстоятельства. Первое — доминирование в элите уже упомянутых экономических интересов. Пока каждому есть что терять — усмирят любую гордыню и подчинят все чувства «политической целесообразности». Второе — сама структура общества, состоящего не только из городских недовольных, но и консервативной глубинки (даже не в географическом, а в ментальном смысле), для которой главное — «чтоб хуже не было». Эта вторая часть социума регрессивна, агрессивна и поддержит любые меры в отношении возмутителей ее дремучего спокойствия, будь то «иностранные агенты», «заевшаяся Москва» или «депутат-коррупционер, расхитивший народное добро». Третье обстоятельство — оппозиция, общественные настроения и изменения, происходящие в душевном мире социума. То есть факторы, которые могут заставить ту или иную социальную группу вспомнить о совести.

«Что касается совести, не просто должен найтись тот, кто напомнит об этой субстанции, — рассуждает Алексей Макаркин. — Этот процесс кто-то должен возглавить. В 1987 году был Борис Ельцин. Он выступил, хотя элиты его не поддержали — изгнали с должности, подвергли жесткой обструкции. Но, напомню, его не посадили, не отправили послом в отдаленную страну, не сослали в Свердловск или куда подальше. Он остался в Москве и продолжал критиковать режим. И вот тогда элиты задумались: значит, можно?.. Кроме того, тогдашняя элита практически не была связана с собственностью, как связана с ней нынешняя. Коррупция в основном измерялась вазами и коврами…»

«Сегодня власть не совершит подобной ошибки, — продолжает он, — хотя бы потому, что она сама прошла через все эти риски и помнит, чем подобное «попустительство» заканчивается. К тому, кто сегодня выскочит с криком «А-а-а! У меня совесть проснулась!», отнесутся весьма серьезно. Он будет объявлен главным коррупционером, угрозой стране или ее благополучию, а то и иностранным агентом. Обратите внимание, даже те представители власти, кто возвышал голос против закона, делали это предельно аккуратно. Никто из них громко не сказал, что закон просто чудовищен. Потому что его мгновенно объявили бы агентом Америки. С тем же, кто решит пойти по этому пути дальше, могут обойтись еще строже.

Кроме того, не стоит забывать: да, одна часть социального контракта, которая касалась продвинутой части общества, более года назад прекратила существование. Но вторая — осталась! И по большому счету продвинутая часть общества для государства факультативна. Власть ориентируется на пенсионеров и бюджетников, которые приходят и голосуют за нее. И до тех пор, пока эта часть общества, немалая, между прочим, будет поддерживать государство, выступления представителей элиты обречены. Их никто не поддержит. Даже если у человека будет ранее хороший послужной список, народ воспримет демарш однозначно: он из тех, ату его! Все заслуги человека померкнут перед его социальным статусом, помноженным на телевизионные «разоблачения». Таким образом, из элиты бунтарь будет изгнан, в оппозиции к нему отнесутся с подозрением, в народе его попросту не поддержат. И так будет до тех пор, пока сохраняется вторая часть социального контракта, которая непосредственно связана с ценами на нефть».

Другие эксперты, однако, считают, что недовольным не стоит особо уповать на возможное падение нефтяных цен. Наоборот, «в условиях необходимости затянуть пояса у правящей верхушки появятся новые возможности для провластной мобилизации».

Транзит превыше всего

Принятый закон имеет еще одно следствие, практически обойденное в обсуждениях. А именно, эффект закона собственно для США и двусторонних отношений. Америку все это не сильно задело! «Белый Дом озабочен в первую очередь тем, чтобы Обама не растерял свой политический капитал, которого и так не очень много, — говорят источники в США. — Возможно, в вашингтонской администрации опасаются, что любой рык в сторону России республиканцы могут использовать как доказательство того, что политика Обамы провалилась. Если же брать проблему шире, то политика Белого Дома по отношению к России состоит в том, что никакого отношения и нет. Администрация не слишком думает о том, что происходит на бывших коммунистических просторах. Оттуда не исходит больше угрозы, следовательно, этим можно не заниматься. В сегодняшнем нестабильном мире есть дела поважнее — такова логика».

Сам Обама при этом весьма последователен — как объявил в основе своей доктрины прагматизм, так его и придерживается. Realpolitik демократов состоит в том, что военный транзит, разрешенный Россией через ее территорию, в Афганистан для Америки важнее чужих сирот. Вот где следовало бы наносить удар, если уж Москва действительно хотела насолить Вашингтону.

Одновременно, правда, такой шаг лишь укрепил бы позиции республиканцев, став явным подтверждением тому, что с Москвой дело иметь нельзя, и подтвердив расхожее среди ортодоксальных республиканцев мнение, что Россия по-прежнему скорее враг, чем партнер.

Но, во-первых, нет оснований полагать, что все эти возможные внешнеполитические последствия были приняты в расчет российской властью. Как, впрочем, нет и доказательств обратного. Детальными разъяснениями подоплеки принимаемых решений и даже просто занимаемой ими позиции правящие классы в России не утруждают себя уже давно. Во-вторых, Америка как явление в России воспринимается совсем не тем, чем она является на самом деле, а американисты в России не в чести.

Давнее свойство российской власти — она с уважением или как минимум с должным вниманием воспринимает силу. Это показывают и сугубо российские события последних лет, от монетизации льгот до протестов после выборов. Пока проблема не разрастется до гигантских масштабов и инициативам власти не попытаются противопоставить чуть ли не железобетонную преграду, писки общества и его сегментов игнорируются.

Та же логика свойственна и внешней политике. Поэтому нельзя исключать, что здравомыслие Обамы воспринимается Москвой как слабость. А недостаточное внимание к российским ответным шагам может вызвать еще и раздражение.
Такой дуализм — дефицит внимания со стороны Вашингтона, с одной стороны, и извечный невроз по поводу «руки госдепа», с другой, — составляет неотъемлемую часть российской внешней политики в отношении США с советских времен. Двойственный подход американцев к России тоже присутствует. Разница в том, что в Америке он отнимает в разы меньше человеческих и политических сил, времени и информационного пространства.

Да, наблюдатели предполагают, что «акт Магнитского» будет «портить отношения еще десятилетия». Но это на политическом уровне, где блистательные совместные достижения и так маловероятны. На уровне же человеческом все плоды своих инициатив пожинать придется не Америке, а именно России и ее гражданам. Причем из всех социальных слоев, сколь бы незыблемыми их социальные контракты ни казались.

Опубликовано в приложении «Московских новостей» «Большая политика» 14 января 2013 года 

Комментарии:

    Только авторизованные пользователи могут оставлять комментарии. Авторизуйтесь, пожалуйста.